Мы проезжаем не очень широкую пологую улицу, уходящую вправо от нас вверх домами. Пересекаем поперек.
Все пространство между мостом небоскребов заполнено людьми. Девушками, фанатами, взрослыми. Не помню. Сквозь небольшую дыру в толпе въезжает черная машина, может, лимо-хаммер, что-то подобное. Максим сворачивает направо, там целая площадка, можно проехать. Из хамма выходит основной каст, я включаю мылку, которую все это время держала в руках.
И успеваю.
Голубые глаза. Темные волосы. Этот культовый бежевый тренч.
Он видел меня? Остается, позирует! Да.
Они стоят вокруг машины, словно щитом, лицом в разные стороны, к фанатам. В тени какого-то дерева, их же много? Там словно вырез, вытоптанная полянка для фотографий. Да, они уходят. Да, он замечает меня. Да, на несколько секунд он остается. Снимки.
Это точно была Москва.
А потом вторая часть. Его лицо, размытое, эта чертова память. Его глаза, улыбка, может? Темная кофта? Не помню.
Просыпаюсь, на десять минут срезая график. Хочется плакать. От изумления. Благоговения. Невозможности.
Все пространство между мостом небоскребов заполнено людьми. Девушками, фанатами, взрослыми. Не помню. Сквозь небольшую дыру в толпе въезжает черная машина, может, лимо-хаммер, что-то подобное. Максим сворачивает направо, там целая площадка, можно проехать. Из хамма выходит основной каст, я включаю мылку, которую все это время держала в руках.
И успеваю.
Голубые глаза. Темные волосы. Этот культовый бежевый тренч.
Он видел меня? Остается, позирует! Да.
Они стоят вокруг машины, словно щитом, лицом в разные стороны, к фанатам. В тени какого-то дерева, их же много? Там словно вырез, вытоптанная полянка для фотографий. Да, они уходят. Да, он замечает меня. Да, на несколько секунд он остается. Снимки.
Это точно была Москва.
А потом вторая часть. Его лицо, размытое, эта чертова память. Его глаза, улыбка, может? Темная кофта? Не помню.
Просыпаюсь, на десять минут срезая график. Хочется плакать. От изумления. Благоговения. Невозможности.